В тени бесноватого

Нынешний год 77-летия Победы показал, как мало среди нас осталось не только самих ветеранов Великой Отечественной войны, но и вообще тех, кто не понаслышке знает о том страшном периоде. Тем большую ценность представляет для нас каждое свидетельство прошлого, каждая деталь и штрих того, что по историческим меркам было еще сравнительно недавно.

На днях в разговоре с одним таким человеком, «захватившим» войну, я вдруг услышал от него признание, что он был помощником Гитлера. Первой моей мыслью было, признаюсь, что надо мною зло шутят, и я хотел уже положить телефонную трубку, чтобы прекратить ненужный разговор. Но тут незнакомец на том конце провода, словно догадавшись о моем желании, сказал:

– Это я вам серьезно. Да – я из по­мощников Гитлера, Адольфа Гитлера, – добавил он. И далее. – В свое время в газетах много писалось о Гитлере, и порой неверно, а точнее сказать – лжи­во. И мне, пусть и спустя десятилетия, хотелось бы внести определенную яс­ность в кое-какие моменты, попытать­ся все-таки сказать правду.

Мне было предложено встретиться и выслушать рассказ в какой-то мере исповедальный. Почему исповедаль­ный? А потому, что, по мнению моего нового знакомого, это ему следовало сделать гораздо раньше.

Толя Белев в войну трудился на большой овощной плантации возле станции Ростоши. Главным на план­тации, принадлежавшей потребкоопе­рации, был его отец Андрей Констан­тинович. Он не делал сыну никаких поблажек. Мальчик, которому тогда, когда большая беда пришла на нашу землю с запада, исполнилось только двенадцать, вкалывал в полях нарав­не со взрослыми. А еще он участво­вал в заготовке кормов: косил и возил на верблюдах сено. Правда, после одного случая, опасного для жизни, с верблюдами пришлось расстаться.

Во время работы животное, тащив­шее косилку, ужалил овод, и оно, как безумное, понеслось по лугу. Толю, управлявшего косилкой, так кидало из стороны в сторону, что он просто чудом не рухнул на ножевой аппарат. С того дня он стал работать только с овощеводами. Кстати, среди них не­мало было из раскулаченных, свезен­ных сюда, на западноказахстанскую землю, из разных регионов страны. Ох и жадный, в своей основной массе, был до работы этот народ! Никогда не приходилось понукать, принуждать к тому, что им и так хорошо было знако­мо и привычно с младых ногтей.

Во время войны значительно воз­росла потребность в выращиваемом на ростошинских плантациях. Ведь рядом располагался Уральск, а в нем – масса госпиталей, где проходили лечение раненые на фронте красно­армейцы, здесь же дислоцировались воинские части и несколько военных учебных заведений, эвакуированных из западных районов страны. И все это требовалось регулярно и своевре­менно обеспечивать свежими овоща­ми и зеленью.

К тому времени Анатолий, приба­вив себе год, был занят уже на поливе плантаций. Дело он имел с мощными насосными установками, работавши­ми на сырой нефти. И именовали те­перь его солидно – машинист.

Однажды в Ростоши прибыла рота бойцов трудовой армии. В ней были и немцы, и болгары, и финны, и венгры, словом, представители тех националь­ностей, чьи страны воевали с Совет­ским Союзом на стороне фашистской Германии. До этого они трудились на строительстве нефтеперерабатываю­щего завода в соседнем Гурьеве. И по завершении работ их перебросили в наши края.

Двоих трудармейцев поставили на полив, а подросток стал у них по­мощником. Одного из мужчин, финна по национальности, звали Виктором Шнейдером. Он был родом из Ленин­града. А другого звали Адольф Гитлер. До войны он жил в Поволжской республике немцев, в местах недалеко от Сталинграда. Ни­чего общего с главным злодеем рода человеческого у него не было, если только не считать фамилии и имени. Это был молчаливый, с каким-то по­давленным видом человек, которому, судя по всему, много довелось на­терпеться из-за своей злополучной фамилии. Товарищей по подразделе­нию он просил называть его Анатоли­ем, но вот на построениях, когда ре­гулярно происходила перекличка, ему всякий раз мучительно приходилось выслушивать свою фамилию.

Он даже куда-то наверх обращался с просьбами о том, чтобы ему разре­шили сменить фамилию, даже писал в Государственный комитет обороны, но получил оттуда ответ: мол, в Уставе Вооруженных Сил не предусмотрено ничего подобного. К своим служебным обязанностям, впрочем, Гитлер относился ответ­ственно и добросовестно, так что пре­тензий по этой части к нему со сторо­ны офицеров НКВД, да и гражданского начальства, не было никаких. С Толей Белевым у него были прекрасные партнерско-деловые отношения, оба понимали важность своей работы для фронта и тыла. Осенью трудармейскую роту пере­вели в Уральск. Однако подросток по-прежнему продолжал поддерживать связь со своим старшим товарищем. В роте он подружился с Михаилом Со­ломкой, который был моложе Гитлера. До войны Михаил работал мастером-декоратором в Большом театре в Мо­скве, и трудно сказать, чего бы он не умел делать, что было неподвластно его золотым рукам. Ему из Гурьева, например, доставляли жесть, и па­рень из нее делал различные вещи – воздухоотводы для систем вентиля­ции, бидоны. Последние у него таки­ми расписными получались – хоть на выставку. А ведь с инструментами у него было совсем не ахти – деревян­ный молоток да оправка, простейшее устройство на верстаке, с помощью которого он гнул и выпрямлял металл. Приходя в казарму к Соломке, Анато­лий виделся и с Гитлером. Не раз он встречался с Адольфом и в первые послевоенные годы, когда тот уже был слесарем на кожевенном заводе. Мужчина просил, чтобы ему разрешили уехать к себе домой, в По­волжье, но получал отказ за отказом. В его родных местах шли кровопро­литные бои, земля буквально напич­кана смертоносным металлом, в ней много оставалось неразорвавшихся мин и снарядов. И поэтому условий для нормальной жизни пока не было. Лишь через пять лет, после того как отгремят победные залпы, Гитлеру, наконец-то, разрешат отбыть на ма­лую родину. Мы сидим с Анатолием Андрее­вичем Белевым в его скромной го­родской квартире и беседуем уже так долго, что и не заметили, как за окном сгустились летние сумерки.

– Я и сам потом работал на коже­венном заводе, – сказал он. – Тяже­лые, вредные для здоровья условия труда. Но это было уже после того, как Адольф уехал. Память он о себе оставил в коллективе добрую, ходил все время в передовиках. Обзавелся семьей, взял в жены кого-то из мест­ных. Да, теперь о публикациях, упомя­нутых мною – спохватился ветеран, – не смог их, к сожалению, разыскать перед вашим приходом в своем до­машнем архиве. Долго я болел и сей­час еще не полностью оправился. Но, действительно, – заметил он с печаль­ной улыбкой, – местные журналисты в свое время всякое о нем понаписали, диву просто даешься. Так, в одном из газетных материалов говорилось, как в передовой колхоз приехал работник райкома партии. Повод для его визита был негативный: из-за плохих погод­ных условий срывалось выполнение задания. Собирается срочно актив, и тут высокопоставленный представи­тель с огромным изумлением узнает, что среди здешних передовиков Адольф Гитлер. Он возмущается, хо­зяйство срывает план, а тут еще Гит­леров каких-то развели, вот, мол, я вас всех вызову на бюро райкома. И все в таком духе. Какой колхоз, он у нас ни в одном из них не работал! Да лад­но теперь уж об этом, – махнул вдруг рукой Анатолий Андреевич. – Много времени с той поры прошло и мало кто теперь помнит о тех дешевых, по­верхностных публикациях.

От Анатолия Андреевича Белева я узнал еще об одной весьма интерес­ной истории, связанной с минувшей войной. Он тогда жил на улице Карла Либкнехта в Уральске, а рядом, на со­седней улице Октябрьской, в небольшом деревянном домике, проживали Анохины. У них, вскоре после того как началась война, обоих сыновей за­брали на фронт: сначала старшего, а затем подошла очередь призыва и младшего, Михаила. Было ему на тот момент то ли семнадцать лет, то ли восемнадцать. Враг подкатил к самой Волге, шли жестокие сражения, а у матери вся душа изболелась за сыновей, ведь оба они воевали там, под этим самым Ста­линградом. Только один на правом, а другой – на левом берегу.

Запрягла старая женщина корову в повозку и отправилась в путь-дорогу к сыновьям на фронт. Эта поездка для нее была трудной и даже опасной. Ночевала она обычно в степи под от­крытым небом, а однажды, когда ее телега тащилась вдоль берега речки, густо поросшей камышом, несчастная женщина подверглась нападению. В те времена в пустынных местах, по которым протекали Чижа-1 и Чижа-2, немало пряталось всяких дезертиров. Вот эти-то лихие ребята и напали на бабку, хотели отобрать у нее корову. Голодно сидеть-то в камышах. Жен­щина стала громко кричать, звать на помощь. И дезертиры, которым уж ни­как не нужен был лишний шум, в ис­пуге разбежались. Кое-как женщина добралась до Джаныбека. Станцию, в которой тогда было много военных, каких-то тыло­вых подразделений, то и дело под­вергала бомбардировкам и обстрелам вражеская авиация. Появление в при­фронтовой зоне, где порой было так же опасно, как и на самой передовой, старушки с коровой на служивых про­извело очень сильное впечатление. Ничего подобного здесь до этого не видели! Разыскав армейское началь­ство, бабушка довольно много потра­тила времени на то, чтобы разъяснить цель своего приезда в Джаныбек.

– Соседку мою, Анохину, – вспо­минает Анатолий Андреевич, – от­правили, в конце концов, куда-то еще дальше, в сторону Сталинграда, дав ей на свидание со своими «кровиноч­ками» три дня. И что удивительно, в суматохе и неимоверном напряжении военных буден она разыскала своего младшенького, Мишку. Старший же в это время, кажется, лежал на излече­нии в каком-то госпитале. И я не помню уже, довелось ли повидать его матери. От ран, полученных на фронте, он по­том вскоре умрет. А Михаил боевыми дорогами он дойдет до Венгрии и уже незадолго до окончания войны получит ранение в голову. Будучи посыльным, катил парень на велосипеде из штаба части со срочным донесением и впе­реди на дороге, в непосредственной близости, разорвалась мина Анохин, подлечившись, вскоре демобилизо­вался, вернулся домой, и так как у нас была, в общем-то, незначительная раз­ница в возрасте, мы с ним потом под­ружились на долгие годы.

Евгений Чуриков