Год назад, не стало Х. А. Сафина. Почетного гражданина г. Уральска, заслуженного строителя Казахстана, участника Великой Отечественной войны. Эта печальная весть для многих стала неожиданной, не верилось в происшедшее. Хамза Абдрахманович до последних дней сохранял завидную активность, вносил посильный вклад в военно-патриотическое воспитание молодежи. Но случилось то, что случилось – фатальной для ветерана оказалась коронавирусная инфекция.
В память об этом замечательном и незаурядном человеке этот документальный рассказ.
Мне трудно воспринимать этого человека, плечи которого придавил большой груз прожитых лет, таким вот как сегодня – в домашней обстановке, без темного костюма и туго повязанного галстука, в роли доброго и гостеприимного хозяина. Мешает память, запечатлевшая его за долгие годы лицом официальным, деловым, Он, даже уже достигнув пенсионного возраста, не ушел, как многие его сверстники, на покой, а возглавлял крупную общественную организацию. О нем довольно часто упоминают в СМИ, и, пройдя однажды с ним по улице, убедился, насколько огромна его популярность – здоровались с ним чуть ли не на каждом шагу.
Он фронтовик, нижняя часть лица изуродована разрывной пулей, настигшей его во время ожесточенной схватки с гитлеровцами на передовой. Выжил, выходили его в госпитале, но война на всю жизнь оставила свою страшную отметину. Прошли годы, он сжился с этим, прожитое набросило на смуглую кожу лица густую сетку морщин, глубокие складки образовались и вокруг давней раны. Говорят, шрамы украшают мужчин, и, глядя на старого воина, я убеждаюсь в правильности этих слов. Веселый по натуре, оптимист, не чуждый меткой, удачной шутке, он даже когда не улыбается, серьезен, в глазах своих хранит какую-то лукавинку, милое, подкупающее добродушие.
– Может, чайку? – предложил ветеран мне, когда у нас, после достаточно длительного разговора, возникла пауза. И потом, заметив мою нерешительность, добавил: – На кухне продолжим наш разговор. Жены нет, никто сейчас не помешает.
Несмотря на то, что, как я уже сказал, пресса не обделяет его своим вниманием, о военном прошлом моего собеседника известно на удивление мало. Если и пишут, то как-то вскользь, поверхностно, к той или иной праздничной дате. Между тем неоднократно, при встречах с ним, он удивлял меня своей памятью. Начнет рассказывать о былых сражениях, о своих боевых буднях – и порой такие детали замелькают в его речи, будто перед тобой и не аксакал вовсе, давно разменявший девятый десяток.
Все дальше и дальше в глубину времен уходит от нас великая война, и поэтому свидетельства и воспоминания непосредственных ее участников приобретают все большую ценность и значимость. Целый год, в основном, из-за постоянной занятости ветерана, нам с ним никак не удавалось встретиться. И лишь с уходом фронтовика от активных общественных дел такая возможность, наконец-то, представилась.
…Cознательная взрослая жизнь у шестнадцатилетнего Хамзы, как и у всех ребят его возраста, началась с того момента, как пришла горькая весть о вероломном нападении фашистской Германии на Советский Союз. Его вместе со всем классом вскорости отправляют на сеноуборку в одно из хозяйств на юге области, где они, городские школьники, в течение десяти дней трудились от темна до темна на полях, заменив собой ушедших на фронт мужчин.
Военная подготовка. Она и раньше была в тринадцатой школе Уральска, в которой учился Х. Сафин, но – больше в виде маршировки, выполнения несложных воинских упражнений. Теперь же подростков обучали навыкам владения оружием, досконально они изучали устройство пулеметов. В общем, стали по-настоящему приобщаться к военному делу.
Через несколько дней после начала войны, 27 июня, в армию призвали отца, Абдрахмана Мухаметвафеевича, и Хамзе, как старшему из троих детей в семье, только что закончившему восьмой класс, пришлось идти работать на овчинно-шубное производство, где до этого трудился глава семьи. Зачислили, это было в июле сорок первого, учеником слесаря, а уже в августе он – дежурный слесарь. Наконец, в декабре того же года его переводят в заводскую котельную кочегаром. Если внимательно проследить за всеми этими перемещениями, то легко можно было понять, что с каждым таким переводом работа становилась все более ответственной, тяжелой, не для хрупких мальчишечьих плеч. Жара, духота. За смену надо было вручную перекидывать до 8 тонн угля. Однако смертоносный огненный вал войны катился все дальше на восток, захватывая глубинные районы страны. И в строй призывали новых и новых ее защитников. На заводе все отчетливее вырисовывались две категории работников: молодежь безусая и люди пожилого возраста, больше женщины. Смены продолжались по двенадцать часов, одни уходили, другие тут же заступали на их место, ведь производство, переналаженное на нужды фронта, работало круглосуточно, не зная совершенно ни выходных, ни праздников.
Настоящим событием для семьи стал тот день, когда Хамза принес домой сверток с пятью метрами простой темной ткани (в народе ее называли «чертовой кожей») – одну из первых своих трудовых премий. Премия очень дорогая. Купить что-то подобное в Уральске в то время было невозможно. Мама, которая, кстати, с уходом мужа на войну тоже устроилась на завод, в столовую, умудрилась из этого куска материи «обшить» всех своих детей.
Мальчишки всегда остаются мальчишками, даже в самых трудных условиях жизни. Футбол – вот что было тогда их главной страстью и любовью. По месту жительства, в заводском поселке (район нынешнего мехового комбината), состоявшем сплошь из низеньких глинобитных домиков, они без устали гоняли простой тряпичный мяч, а когда играли в составе школьной команды – получали в свое распоряжение кожаный. И устраивали матчи в Казенном саду, как в то время называли нынешний городской парк отдыха на берегу Чагана, а точнее – на просторной лужайке со скромными деревянными воротами. А путь сюда из Чапаевского Затона, где находилась школа, в которой учился Хамза, был неблизкий – все степью, степью, простиравшейся до того места, где сегодня возвышается большое многоэтажное здание универмага, потом еще городскими пыльными улицами, преимущественно с одноэтажными строениями. Десять километров туда и столько же обратно!
Юноши постарше Хамзы Сафина стали обивать пороги военкомата, требуя, чтобы им выдали побыстрее оружие и отправили на передовую. Об этом мечтал и Хамза.
– Ох, вы какие неугомонные! – корил молодых людей главный механик предприятия. – И чего вы разбегались? Чем вам плох стал наш завод? Мы тоже воюем с врагом, – поучал он неразумную молодежь. – Шьем для армии полушубки, шапки, теплые рукавицы. Кому же как не нам тут, в тылу, этим заниматься!
Патриотизм в молодежной среде был тогда необычайно высок. И когда в пределы страны вторглись несметные, вооруженные до зубов фашистские полчища, это не стало для многих неожиданностью. Войну ждали, к ней внутренне уже готовились. Рассуждали примерно так: Гитлер, подмявший под себя большую часть Европы, на этом явно не остановится, нападет на cтрану Советов…
Не счесть, сколько раз смотрели популярный фильм «Если завтра война», вновь и вновь переживая за киношных героев, задавая себе вопрос: «А что если и в самом деле завтра война, так бы я поступил, как там, в кино?» Кинотеатров тогда почти не было, и ленты крутили прямо под открытым небом, превратив в большой экран белую стену жилого дома. Зрители располагались на земле.
В ноябре 1942 года Х. Сафина, которому уже пошел восемнадцатый год, вызвали в горком комсомола. В приемной толпилась возбужденная молодежь, десятка полтора юношей. Между ними ходил военный с двумя петлицами и, щуря уставшие, покрасневшие от бессонницы глаза, внимательно присматривался к ребятам. Кто-то уже прознал, что вызвали не просто так, что они без пяти минут бойцы Красной Армии.
Секретарь горкома, молодая женщина, была весьма лаконична, как и полагается в условиях военного времени: «Хочешь добровольцем в армию, на фронт? Нам сейчас нужны молодые люди с образованием 7 классов и выше». Странный вопрос, его можно было не задавать Сафину, как и всем, кого по очереди вызывали в секретарский кабинет, и он, не колеблясь ни секунды, подписывает придвинутый к нему листок бумаги.
Месяца через полтора глухой холодной декабрьской ночью, на исходе 1942 года, поезд увозил Хамзу Сафина и других молодых уральцев из родного города. Но не на запад, как ожидали новобранцы, а почти в противоположную сторону, еще дальше от фронта – в Башкирию.
Привезли уральцев в город Стерлитамак. Тогда он был небольшим провинциальным городком, с деревянными тротуарами на улицах. Вблизи него протекали три реки – Белая, Ашкадар и Стерля. Сюда с началом войны из Риги было эвакуировано военное пехотное училище, готовившее офицеров для кадровой армии.
В первый же день, построив на плацу новоиспеченных курсантов, командир роты, старший лейтенант Зорин сказал:
– Раз и навсегда запомните. Командир для вас это все: и папа, и мама, и начальник, и товарищ… И еще. В армии нет демократии. Забудьте теперь такие слова, как буду – не буду, нравится – не нравится. Понятно вам?
В ответ было полное молчание, казалось даже, что в шеренгах на какое-то время перестали дышать. На Хамзу Сафина эти слова тоже произвели очень большое впечатление, потом они сыграли важную роль в его последующей жизни.
Училище хотя было и пехотным, но обучали в нем всем военным премудростям, какие только могли понадобиться в бою. Например, водить танк, да-да, самый настоящий, боевой танк, учили приемам рукопашного боя – джиу-джитсу, что-то вроде нынешнего самбо. Много раз проигрывалась ситуация: он, враг, вооружен, а у тебя в руках ровнешенько ничего. Но тем не менее надо одолеть неприятеля, не дать ему возможности убить или пленить тебя.
По утрам с постели поднимал зычный голос, вбрасывал в крепкие армейские ботинки и – марш, марш строем, почти бегом на Ашкадар, ближайшую к казарме речку. Умывались прямо из проруби и как дети, громко крича и дурачась, плескали друг в друга обжигающе ледяной водой.
Хамза только-только стал привыкать к тяготам курсантской жизни, обзавелся друзьями, как вдруг начал их… терять. То одного, то другого курсанта, досрочно отчисленного из училища, отправляли на фронт. По слухам, ребята сами рвались туда, писали рапорты с просьбами на имя руководства училища. Поступил так и Сафин, не очень-то рассчитывая на положительное решение вопроса. Ведь всего несколько месяцев назад он надел новую, топорщившуюся на нем форму курсанта. В рапорте он указал, что у него с немцами сражаются отец и трое дядей, маминых братьев, и поэтому, мол, и ему место только там, в боевом строю. Однако на удивление все решилось быстро и легко, лишь только командир взвода с грустью попенял:
– Как же так, ты же у нас запевала!
Еще почти вся Украина находилась под фашистской оккупацией, впереди была битва на Курской дуге, так что обстановка там, куда направлялась еще не нюхавшая пороха молодежь, парни семнадцати-восемнадцати лет, была сложной и вселявшей скорее тревогу, чем мысли о победоносном наступлении наших войск на Запад. Весьма красноречиво об этом свидетельствовали эшелоны с ранеными, следовавшие навстречу один за другим... Но настоящее осознание этого пришло позже, гораздо позже, а тогда... Был
конец мая 1943 года, стояли по-летнему жаркие дни, в теплушках, плотно набитых курсантами не только из Стерлитамака, но и из Уфы, Куйбышева, было не продохнуть. Самые отчаянные и нетерпеливые выскакивали на станциях на перрон, на бодрящий свежий воздух, лезли на плоские крыши вагонов и так и ехали, свесив вниз ноги. Вскоре их тела, полуголые, потные, покрывались густым слоем черной маслянистой копоти, которую с необыкновенной щедростью выплевывала паровозная труба и потом ветром клубами несло вдоль всего состава. Впрочем, на это неприятное обстоятельство, сопутствовавшее в течение всего утомительного путешествия, никто давно не обращал внимания. Это в дороге было меньшее из двух зол.
Как-то на подъезде к крупной узловой станции, где-то уже в Воронежской области, километрах в 150-200 от линии фронта, увидели в небе на западе три точки. Думали, что это наши самолеты летят, а те, заметив движущийся железнодорожный состав, развернулись и, делая заход за заходом, стали бить из пулеметов по вагонам. Только теперь увидели черные кресты на летящих бреющим полетом машинах, летчиков в шлемах и темных очках, нагло, по-бандитски ухмыляющихся.
Паровоз загудел, закричал, сбавил ход, окутался паром, наконец, остановился, и все из вагонов врассыпную кинулись в степь. Убитые, раненые... Особенно много было пострадавших среди тех, кто ехал внизу, в вагонах. Именно туда свой основной огонь обрушили «Мессершмиты». Некоторые вагоны, особенно в середине состава, выглядели как решето. Вот только теперь Хамза Сафин и его товарищи поняли, что война – это серьезно, опасно, что отныне они вступают в такую реальность, которая теперь будет властно и сурово определять их последующую жизнь, все их поступки и мысли.
Быстро приехали со станции военные, собрали и погрузили на машины мертвых, раненых, туда же и тех, кому удалось выжить в этой кровавой мясорубке, и развезли кого куда – в госпиталь, в действующую армию, на передовые позиции… Хамза попал в 78-ю стрелковую дивизию, находившуюся в составе 3-й гвардейской армии, которой командовал генерал-лейтенант Герой Советского Союза Д.Д. Лелюшенко, впоследствии получивший вторую звезду Героя. Части армии героически сражались на берегах Волги, обороняли Сталинград.
Один из первых боевых эпизодов запомнился сержанту Сафину на всю жизнь. И о нем он потом старался вспоминать как можно реже, с неохотой. Отступая от какого-то довольно крупного населенного пункта на реке Северский Донец, немцы, то ли из-за спешки, то ли умышленно, оставили целым спиртзавод. Солдаты очень быстро прознали об этом, и командование наше еще не успело принять упредительные меры, как некоторые из них напились, что называется, вусмерть. На другой день, ранним утром, часов в пять, показались немецкие танкетки. Пришлось нашим оставить населенный пункт, с боем отступив на другую сторону реки. Что стало с любителями спиртного, предположить нетрудно. Немцы отнюдь не были щепетильны с попавшими к ним в плен советскими бойцами.
Через какое-то время наши вновь взяли городок, а с ним и группу не успевших удрать фашистов. Обыскали пленных, изъяли бывшие при них документы. Один из них, видя, что наши солдаты не такие уж страшные и коварные, как их рисует гитлеровская пропаганда, закричал, показывая на грудь Хамзы Сафина:
– Сталинград, Сталинград! – он не скрывал улыбки, и было видно, что его явно заинтересовала медаль «За отвагу», первая боевая награда нашего земляка, которую он получил незадолго до этого. Немец думал, что ему ее дали за Сталинград, как оказалось, он сам участвовал в сражениях на великой русской реке. И теперь ему, бесславно отступавшему оттуда, везде мерещился город-твердыня, которым они так и не овладели.
– Берлин! Берлин! – грубовато-задорно поправил его Хамза, все еще продолжая находиться в каком-то радостном упоении от пусть небольшой, но бесспорной победы над врагом. – Берлин, – повторил он, поправляя медаль на гимнастерке.
Сказанное сержантом очень поразило пленных фашистов, привело их в замешательство, они зашушукались, а кое-кто из них, видимо, самый фанатичный, патриот, негодующе, брызгая слюной, истошно заорал:
– Nein Berlin! Nein Berlin! – он подумал, что русское командование уже загодя раздает своим солдатам награды за столицу Третьего рейха. Но этому, конечно же, никогда не бывать, русские сильно заблуждаются, думая, что им когда-нибудь удастся войти в Берлин. Долго кричал, размахивал руками фриц, ну, нашим ничего не оставалось, как успокоить его, привести в чувство – намяли ему малость бока.
Впрочем, наш земляк, старший сержант, совсем недавно назначенный помкомвзвода, очень скоро понял, что с Берлином он все-таки погорячился, смальчишествовал. Дорога туда оказалась невероятно длинной, трудной и очень опасной, когда смерть поджидала тебя повсюду, буквально на каждом шагу – за углом дома, на малоприметной лесной дороге, возле речной переправы… Не раз ему впоследствии пришлось пожалеть о своем легкомысленном, ребяческом поступке в только что освобожденном от немцев селении. И случилось это очень скоро.
Для того, чтобы развить успех, не стали задерживаться в том городишке. Взвод, в котором служил Х. Сафин, посадили на танки Т-34 и бросили на передовые немецкие позиции. Многотонные грохочущие машины неслись, не разбирая никаких дорог, преодолевая с ходу овраги и низменности, круша оказывавшиеся у них на пути какие-то заборы и строения. Немцы стреляли по танкам беглым орудийным огнем. Навсегда, хотя это был всего лишь миг, врезалась солдату в память такая картина: белое здание впереди, оглушительный взрыв снаряда под днищем машины и ощущение полета. И все на этом закончилось, дальше – глубокий провал.
Очнулся уже в украинской хате, на соломе, расстеленной на полу. Вокруг лежат такие же, как и он, раненные, контуженые бойцы, все в перевязках. Разговаривают между собой, о чем – не понять. Догадался: контужен. Не слышит и говорить совершенно не может. Голова разламывается от боли, гудит, как столб телеграфный. Что-то белое появилось перед глазами. Наверное, военврач... Этот, что в белом, низко склонился над ним, легонько потрепал по плечу и знаками эдак показывает: ничего, дескать, не смертельно, пройдет. Потом полез в карман халата, вытащил карандаш с клочком бумаги и снова выразительным жестом: пиши. Негнущимися, как чужие, пальцами раненный пехотинец неуверенно, криво вывел только одно слово: «Пить!»
Недели через две к контуженному стала постепенно возвращаться речь. Правда, поначалу она больше походила на мычание – зубы с трудом разжимались, выдавливая наружу каждое слово, растягивая так, что слушавшему приходилось доходить до смысла «сказанного» больше по мимике, по выражению глаз бойца, чем по тому, что слышали его уши. Очень мешало заикание. И все же наступил день, когда в медсанбате смогли отчетливо разобрать: «Хочу в полк».
В полку в это время уже мало кто оставался из прежних сослуживцев Хамзы Сафина, все больше новеньких из пополнения, прибывшего на смену выбывшим из боевого строя: кого убили, кого ранили и отправили в глубокий тыл… Шли жестокие кровопролитные бои на украинской земле. Не стал исключением и Донецк, где каждый метр, каждый кусок земли с неимоверными усилиями приходилось отвоевывать у немцев.
Третьего сентября 1943 года. Дымящаяся, в несмолкаемом шуме и грохоте окраина Донецка. Окопы, из которых нашим нельзя было даже поднять головы.
– Ну, славяне, пора в атаку, – сказал погромче, чтобы услышали дальние, сержант Сафин. – Два раза не умирать. Еще никогда так тяжело не приходилось ему произносить этих слов, по сути он поднимал людей под таким бешеным, плотным огнем на смерть. Он это понимал, понимали это и его товарищи.
Славяне – это слово тогда было в частом употреблении в частях. И хотя кроме русских и представителей других славянских народов здесь служили еще и узбеки, и армяне, и азербайджанцы, всех почему-то называли славянами. И как заклинание это звучало в особых случаях, например, когда надо было поднять личный состав в атаку или отметить отличившихся.
Атака. Улица, с двух сторон тесно зажатая домами. От пуль негде спрятаться. Хамза на ходу, не останавливаясь, отдает нескольким солдатам распоряжение занять позицию неподалеку, вон за тем углом дома, а сам в этот момент каким-то шестым чувством видит, как с правой стороны из окна между мешками с песком высовывается винтовка. Выстрел… В глазах все вспыхнуло, стало синим и зеленым. Голова дернулась циркулем. Хлещет ручьем кровь, в руках… полно зубов.
Когда упал на мостовую, почувствовал, как кто-то, схватив его за ноги, грубо поволок куда-то в сторону, с дороги. Не прошло и минуты, как по тому месту, где лежал сраженный фашистской разрывной пулей сержант, с грохотом, сотрясая почву, промчались наши танки. И быть бы ему намотанным, как кишка, на гусеницы, если бы не эти неведомые спасители. Танкисты тоже, как и пехота, устремились в атаку, и разбирать, кто лежит у них на пути, раненый или мертвый, им было просто некогда. Большую, мощную машину, замешкавшуюся, сбавившую скорость, с большей вероятностью могли подбить.
Он очутился в каком-то подвале, пыльном, заваленном битым кирпичом и штукатуркой. Все у него горит, висит, давит, а тут еще лицо его начали обкладывать большими кусками ваты, заматывать марлей. Дышать совершенно нечем, мучает страшная жажда. Хамза пытается срывать повязку, ему ее снова накручивают… Опять куда-то несут, кладут на носилки с колесиками и на собаках, которыми управлял какой-то пожилой усатый солдат, отправляют подальше от линии огня. Четвероногих санитаров на фронте использовали прежде всего там, где не могла пройти санитарная машина.
– Ай, мальчик, ты шибко громко кричал «ура», вот пуля тебе в рот и попал, – пытался потом шутить с ним врач, по национальности то ли осетин, то ли дагестанец, делавший только что поступившему в его распоряжение раненному бойцу перевязку. – Выше попал бы пуля, – добавил он с легкой усмешкой, – мозги бы из тебя вон… Не лежал бы ты сейчас здесь, передо мной. (Окончание следует).
zhaikpress.kz
